"Как я влюблялся"

Ах, ты жизнь моя вся треклятая,
Ах, любовь моя, тристо пятая.

     Только подумать, дети мои, что и я был молодым, и я влюблялся и удачно, и неудачно, и было это, мне кажется, совсем недавно.
     Я поступил на наш родной факультет в тот период, когда чаша весов в борьбе между лириками и физиками склонилась в пользу последних. Это сейчас даже школьники на вопрос: «Кого вы будете спасать, если тонут двое - физик и филолог?», - уверенно и хором отвечают, что, конечно, физика.
     А ведь было время, когда, как писал И.Эренбург, физики с увлечением строили новую науку, от которой, казалось, пользы, что от козла молока, а лирики с таким же увлечением ухаживали за их девушками. В годы моей учёбы всё это ещё недостаточно устоялось. Физики входили в моду даже у девушек в столичных ВУЗах, а периферия, как всегда, отставала.
     Я с большим усердием и вниманием занимался первый семестр, не обращая внимания на то, какого пола лица мелькают передо мною, но в начале второго семестра я уже начал различать, кто есть кто, и что есть что. Однажды, стоя на площадке перед актовым залом, я увидел чудо. Чудо поднималось по лестнице и что-то щебетало подруге. Я открыл рот от изумления, побледнел и впился в неё своим математическим взглядом. Мои гипнотические способности оказались на высоте, она вздрогнула, взглянула на моё лицо, весело расхохоталась и сунула в открытый мой рот леденец. Так мы познакомились. События развивались обычными темпами, и в период летней экзаменационной сессии пришло время конкретных объяснений.
     Наступала чудная белая ночь. Мы стояли на набережной Северной Двины. Солнце и хотело, и не хотело окунуться в ещё холодные тёмные воды и в раздумии висело над водной гладью, почти касаясь её.
     Я взглянул на неё и почувствовал, что молчать более нет сил, и что нельзя больше молчать. «Чудная!» - сказал я и взял её за руку. Она не противилась, а, взмахнув ресницами, посмотрела на меня своими золотистыми глазами, в которых был явный интерес к происходящему. «Ваши локоны по своей форме совершенней спиралей Архимеда, Ваши ушки - точная линия улиток Паскаля...»
     Она как-то странно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Я продолжал: «Всё это - прекрасное украшение Вашей головки, форма которой мне напоминает трёхосный эллипсоид, водружённый на белоснежный однополостный гиперболоид».
     Она резким движением вырвала свою руку, но я уже не мог остановиться. «Ваши брови, как циклоиды, местами нависли над абсолютно чёрными отверстиями зрачков Ваших глаз, в которых я вижу больше загадок, чем в самосопряжённых матрицах, из которых составляются секулярные уравнения. Ваш но...»
     «Что?!» - вдруг перебила она меня необычайно звонким голосом, который напоминал голоса ссорящихся соломбалок.
     «Ты смеешь в моих глазах усмотреть матрицы - эти грязные полотенца, в которые вы заворачиваете трупы своих худосочных физматиков. Все вы не понимаете такого обращения, сухари несчастные». Она отвернулась, а во мне что-то оборвалось, и я выпалил: «А вы все - филоухи!» Мы разошлись, не сказав больше друг другу ни слова.
     Белая ночь плыла над Двиной. Мост из города в Соломбалу был разведён. Я сидел на берегу и думал: «Ну почему она не поняла, что я завтра должен сдавать аналитику?»
     Всё проходит. Время вылечивает все раны, и даже сердечные. В Архангельске стояло жаркое, сухое лето, похожее на лето високосного 1972 года. Большую часть времени я проводил на Соломбальской Кошке и в один прекрасный день познакомился со студенткой столичного вуза. У неё были тоже какие-то неудачи, и это способствовало нашему быстрому сближению. Обычные разговоры о науке, искусстве и пр. всё чаще и чаще прерывались многозначительными паузами. Наученный горьким опытом, я решил действовать не так, как в прошлый раз, а подарить ей все звёзды и луну, и себя впридачу. И вот как-то, проводив её с танцплощадки домой, я задумал провести свой план объяснения в жизнь. Было уже темно, но воздух был сухой и горячий. Она была одета с ног до головы в импортную синтетику. Это было ещё в то время новинкой, но её отец-моряк сумел одеть свою единственную дочь на зависть всех московских девиц. Вот её калитка. Мы остановились на деревянных мосточках. Блеск её нейлоновой кофточки, освещённой уличным фонарём, вдруг ослепил меня. Я всё забыл и как в тумане сделал шаг в её сторону, протянув к ней руки. Она в ответ подняла свои. Приближалось мгновение, которое воспевают поэты. Но вдруг в протянутых её руках мелькнула молния, ударившая в мою грудь. «Она из антимира??» - мелькнуло в моём воспалённом мозгу. Очнулся я в больнице. Только благодаря моему здоровью, искусству советских врачей и самоотверженному уходу медсестер я остался жив и даже, кажется, не потерял трудоспособность. Долгое время я был в недоумении, но после лекции по электростатике я понял причину появления молнии в её руках.
     После этого случая я опасаюсь женщин, и для объяснений выбираю день повлажнее и даже дождливый, и стараюсь поставить объект своих воздыханий в подходящую лужу.

Игорь Александрович Плотицын, выпускник физико-математического факультета АГПИ 1952 года.